Был ли порох на Пороховой?

Недавно, разбираясь с местонахождением Алексеевской Слободской церкви, обратил внимание на выпавшую из моего поля зрения Пороховую улицу, именуемую в советское время как улица им. Спандаряна, ныне – ул. Карабаха. Идущая параллельно 2-ой Слободской улице, между Балаханским шоссе и 1-й Слободская улицей, она начинается почти от самой привокзальной горы - от З-ой Завокзальной улицы и упирается в завод имени лейтенанта Шмидта. Вернее будет сказать, упиралась. Завода как такового уже нет!

Сразу же возникают вопросы, почему Пороховая? На этой улице пороха делали? Где?

Раньше эта улица мало меня интересовала, хотя на углу с ней по 10-й Завокзальной улице находился объект, неоднократно мною посещаемый в 50-е годы. Это шмидтовская баня, с парной, каменными сидениями и неизменными шайками, на которых красной краской был нарисован номер ячейки с оставленной в ней одеждой.

И вот теперь, обнаружив на плане города от 1898 года Пороховую улицу, пытаюсь разобраться в очередной топонимической загадке Баку.

Что же я знаю о порохах. Если бы не Королев, то о порохах вообще мало чтобы знал. Не тот Королев, не подумайте чего, а мой коллега по ВНИИПТнефтемашу - Александр Петрович. Служил он корабельным артиллеристом и как-то подробно рассказал мне о порохах.

Так я узнал, что корабельные орудия крупного калибра стреляют не унитарным выстрелом, состоящим из гильзы и запрессованным в нее снарядом, а выстрелом картузного заряжания. Для них снаряд, заряд в картузе и средство воспламенения подаются отдельно.

Перед выстрелом в казенник корабельного орудия укладывается с подъемного механизма снаряд (весит он - будь здоров!) и специальным досылателем загоняется дальше в ствол, где он своими кольцами из мягкого металла врезается в спиралевидную стволовую нарезку (это чтобы после выстрела снаряд вращался вокруг своей оси и полет его был более стабильным). А потом уже в казенник вставляется один или два картуза - соответствующего диаметра мешок из шелковой ткани, в который зашиты длинные в виде макарон пороха.

Для чего это так сделано? В унитарном винтовочном и пистолетном патронах, а также в унитарных снарядах небольшого калибра порох заряжается россыпными гранулами. В момент поджога его от капсюля порох практически мгновенно сгорает, и образующееся громадное давление газов выталкивает из ствола патрон или небольшой снаряд. Но в патроне и снаряде среднего калибра пороха относительно мало. Поэтому казенная часть выдерживает образующееся при этом давление.

В орудиях большого калибра, где требуется значительно большее количество пороха, при винтовочном варианте мгновенно образовалось бы такое давление газов, что ни одна сталь его бы не выдержала. А в картузе порох начинает гореть с одного конца, выделяющиеся газы через «макаронные дырки» начинают давить на снаряд с постепенным (в течение сотых секунды) увеличением. Снаряд, уже преодолев сопротивления трения, начинает двигаться в стволе, а новые порции пороховых газов все ускоряют и ускоряют его. До самого последнего мгновения нахождения его в стволе.

Вот для чего и придуман картуз. Если надо запульнуть снаряд куда подальше, то ствол заряжают двумя картузами и выстрел называется уже не однокартузным, а двухкартузным.

Вспомнил еще известную байку, что все макаронные фабрики рассчитаны на выпуск пороха.

Говорят, был случай, когда один из рационализаторов предложил изменить диаметр макарон. В итоге оказался в лагерях за подрыв обороноспособности страны.

Многие считали, что по так называемому мобилизационному плану, макаронные фабрики должны были уже из порохового теста через дырчатые фильеры (похожие на решетки мясорубки) производить артиллерийские пороха определенного размера.

Вспоминаю также фильм, где комсомольцы гневно клеймят своего товарища, не доставившего вовремя на стройку груз. И один из активистов постоянно восклицает «А если бы он вез патроны?». И наконец, кто-то, не выдержав кричит ему в ответ «А если бы он вез макароны!?». На экране и в кинозале - смех! Вот ведь как близко и насколько взаимосвязанными оказались макароны с порохом.

Собственно говоря, не исключаю, что отдельные макаронные фабрики и были рассчитаны на выпуск порохов в военное время. Но вряд ли все. Слишком специфичное и опасное это дело - производство пороха.

Байка байкой, а вот какая интересная деталь.

Построенная в 1930 году в Завокзальном районе новая макаронная фабрика уже через три года подверглась серьезной реконструкции. Фабрика была существенно переоборудована. Возникает вопрос: что не учли аппетиты бакинцев при начальном проектировании? Или причины были иного рода?

Вообще-то макаронное производство в Баку появилось в 1908 году. Первая макаронная фабрика принадлежала владельцу крупного мукомольного и рисоочистительного предприятия Кретингену, основавшему с двумя другими предпринимателями-дольщиками товарищество «Марс».

Но оставлю эту спорную «макаронную» тему, как не имеющую никакого топонимического отношения к Пороховой улице, именуемой так уже в 1898 году.

Название Пороховой улица могла получить или в случае производства пороха на ней, или в случае его хранения.

Любое крупное фабричное производство или склад, от которых могло появиться название улицы, должны занимать солидную площадь. А на этой улице таковых не припоминаю. Обыкновенная улица с малоэтажной жилой застройкой, характерной для всего Завокзального района.

Помимо завода им. лейт. Шмидта (бывшие ремонтные мастерские австрийского промышленника Левенсона и местного промышленника Хатисова) и упомянутой макаронной фабрики в этом районе был еще Молочный завод на углу Чапаева в районе 6-й и 7-ой Завокзальных улиц. Чуть выше него, в сторону стадиона был какой-то огнедышащий литейно-кузнечный участок. И улица с переулком там соответственно назывались Кузнечными. Где-то там неподалеку находился склад деревянной тары Министерства молочной промышленности, сгоревший, кстати, в конце 50-х годах прошлого столетия. После громаднейшего ночного пожара рядом с пепелищем можно было еще встретить половинки фанерных бочек из-под сухого молока. Других промышленных объектов что-то не припоминаю.

Может быть на месте производства (хранения) пороха было построено что-то новое?

Из крупных объектов, построенных после 1898 года в этом районе, могу вспомнить только Бальнео-физиотерапевтический Институт курортологии имени С. М. Кирова. Что было здесь раньше? Не знаю. Так же как не знаю, что было раньше на месте старого базара, в районе 5-ой Завокзальной улицы.

Что еще могло связывать Баку с порохом или иным взрывчатым веществом?

Конечно же, толуол, из которого производят тринитротолуол (он же тротил, он же тол). Бакинский ВПК (Военно-промышленный комитет) взял на себя постройку завода в Баку, рассчитанный на производство 4000 пудов толуола. К осени 1916 года завод, построенный по проекту проф. П.Кошица, Смоленского и Громана, был уже пущен в ход. Одновременно с бакинским ВПК к строительству аналогичных трех заводов приступили фирмы Бр.Нобель, Бенкендорфа и Нефтегаз.

Но и здесь даты создания заводов гораздо более поздние, чем дата «именин» улицы.

Как гипотезу можно рассмотреть возможную связь улицы с серным рудником близ дагестанского селения Чирката. Добытая там и расплавленная сера заливалась в специальные ведра, форму которых она и принимала после остывания. Эти конические куски серы на повозках везли в порт Петровск, затем на кораблях для продажи в Баку. После реконструкции рудника, в 1891 году в Чиркате было добыто 20 тысяч пудов серы, которая в Баку была продана за 21 тысячу рублей. Вряд ли эта сера шла на изготовление порохов. Скорее всего, на производство серной кислоты для очистки нефти и масел, добытых из нефти. Но где-то эту серу надо было хранить. А легко возгораемая сера и взрывоопасная серная пыль могли дать несколько измененное название и самой улице. Но это все на уровне предположений и догадок.

Так что, мои попытки выяснить, почему Пороховая улица так именовалась, пока не увенчались успехом…

Переименования упомянутых улиц:

Пороховая улица – им. Спандаряна - Карабаха

1-ая Слободская улица - им. Рылеева - им. Алиашрафа Ализаде

2-ая Слободская улица - им. Чапаева - Тебриз

3-я Завокзальная улица - Газамфара Мусабекова - им. Неймата Гулиева

5-ая Завокзальная улица - Голубятникова - Фердовси Мамедова

Любовь до гроба, рассказ-быль

Эпиграф: Чем дольше живем мы,

Тем годы короче,

Тем слаще друзей голоса.

Б.Окуджава

По какому бы поводу ни собиралась наша компания, первый тост был

за Арифом. Это стало традицией,пожалуй, сразу после окончания школы.

Наша «великолепная семерка», как нас называли в классе, по аналогии

с нашумевшим в те годы американским фильмом (правда, в фильме речь шла о

семи мужчинах, а у нас расклад был такой: три девчонки и четыре мальчика),

после школы разбрелась кто куда.

Я поступила в Педагогический, на факультет русского языка и литературы,

Милка с Ларкой – в Медицинский. на педиатрический, Ариф с Вовкой-в Политехнический, а Ваник, провалив экзамены в тот же Медицинский, менял одну работу за другой. Сашка Южанин уехал в Одессу,поступил в Военно-морское училище, но дважды в год приезжал домой на каникулы – и опять мы все были в сборе.

Все три последних класса школы мы сидели так: Милка с Ларкой за первой партой у двери, за ними- Ариф с Сашкой, потом я с Ритой Аваловой, а на последней парте, на «Камчатке» - Ваник с Вовкой.

И все эти три года Ариф дышал в затылок Ларке, смотрел на нее – и не

мог насмотреться. Весь класс сначала подшучивал, наблюдая, как Ариф «бегает

за Лариской» (тогда мы именно так говорили- «бегает»), а потом перестали -

привыкли…

Я думаю: что же его так привлекало в ней? Внешность у Ларки (Марфы, как

мы ее называли) была самой заурядной: невысокая, полноватая, чуть-чуть суту-лая, белокожая, с черными, слегка вьющимися волосами, маленькими черными глазками, чуть-чутъ заостренным носиком… Училась средне.

Справедливости ради, надо сказать, что и Ариф не был красавцем: невысо-кий очкарик с головой, по форме напоминающей дыню, за что к нему нередко

так и обращались- Дыня. А иногда его называли Гусей (по фамилии Гусейнов) –

и он откликался и на Дыню, и на Гусю, не обижаясь.

Дурачась (насколько я помню, после «Барышни-крестьянки» Пушкина), мы

придумали себе такие имена: я – Ариша, Милка- Акулина, а Ларка- Марфа, но наши имена как-то не прижились, а вот имя Марфа накрепко приклеилось к Ларке, и потом мы ее только так и называли – и она откликалась.

Марфа была очень смешливой, способной на всякие выдумки девочкой,

с ней всегда было весело. Из всей нашей компании я и сблизилась сначала с Ларкой: она, много читая сама, приносила мне книги из своей домашней библиотеки. Потом как-то пригласила к себе(все мы тогда жили недалеко от нашей 142-ой школы, в Завокзальном районе),познакомила с мамой, отцом, братом Валериком (он был старше Ларки на 2 года и тоже учился в нашей школе).

Марфина мама, тетя Лиза, была русской, откуда-то из Подмосковья, приехала в Баку после окончания текстильного техникума, работала на «Дунькиной

фабрике» (так смешно называли в Баку текстильный комбинат), жила в общежитии. Потом познакомилась с армянином Мишей, работавшим инженером на той же фабрике, вышла за него замуж – и получилась, как я теперь понимаю, прекрасная семья.

Кстати, в многонациональном Баку в те уже, увы, далекие 50-ые годы, было

много смешанных браков – и это воспринималось совершенно естественно. Года два до замужества тетя Лиза прожила в общежитии, где ее иногда навещал дядя Миша, тогда, конечно, просто Миша. В те годы было трудно с посудой, и дядя Миша тайком (стеснялся признаваться) таскал из их необъятного домашнего буфета то пару чашек, то тарелки, то вилки с ножами, то сковородку, благо, мать дяди Миши, будущая Ларкина бабушка, была хорошей армянской хозяйкой, у которой всего было вдоволь. А однажды отнес в общежитие и запасную керосинку, хранившуюся в кладовке. Бабушке ее долго искала… Об этом не раз со смехом рассказывала Ларка:

- Когда папа женился и привел маму в дом, вдруг стали обнаруживаться исчезнувшие сковородки, чашки, тарелки. А моя бабушка (тоже,видно, с

юмором была Ларка, наверное, в нее) говорила: «Ой, эта сковородка что-то мне

очень знакома, так вот где она пропадала!»

Дом у Ларки был такой, что, побывав в нем однажды, хотелось пойти туда еще раз – так там всем было хорошо… Немудрено, что у Марфы всегда было полно народу: одноклассники Валерика, Ларки, соседи, не говоря уже о родственниках. Каждую субботу или воскресенье дядя Миша устраивал традиционные родственные обеды, где за большим столом собирались все Балаяны- женатый брат и две замужние сестры дяди Миши со своими семьями. И если мы иногда, проходя мимо, заходили к ним(тогда все ходили друг

к другу запросто, без предупреждения, без звонков (телефоны вообще были

редкостью в нашем районе в те годы), нас тут же усаживали за стол, и тетя Лиза

начинала нас кормить, приговаривая: «Ешьте, ешьте, господи, чего вы такие ху-

дые?!». Мы были нормальными, но кругленькая тетя Лиза признавала нормой

только определенную степень упитанности. Нас не просто угощали, но и расспрашивали подробно о нашей учебе, делах, родителях – и это не было данью вежливости, все было очень искренне( в те годы вообще искренности в отношениях между людьми было больше, а, может, мы были просто молоды и нам так казалось, не знаю…)

Много лет спустя, когда я уже жила в Ереване, но дважды в год приезжала

с детьми к маме в Баку, в один из приездов я зашла к Ларке. Постаревшая, еще более расплывшаяся тетя Лиза, угощая меня чаем все за тем же большим столом

(правда, жили они уже не в Завокзальном районе, а в Арменикенде), грустно

спросила:

- Ты помнишь, сколько народу раньше садилось за этот стол? После Миши

(дядя Миша умер несколько лет тому назад) мало кто к нам заходит, забыли…

Я, впрочем, отвлеклась. В те далекие незабываемые годы мы часто ходили

друг к другу, нередко – и с ночевками.

Эти ночевки – одно из самых светлых воспоминаний моей жизни. Мы отмечали все праздники у кого-нибудь из нашей семерки,так получалось, что чаще

всего - у Ларки, хотя их квартира была не самой просторной.

Тетя Лиза клала на пол столовой два огромных толстых матраца, покрывала

их простынями, притаскивала все запасные подушки, включая и диванные, пледы,

и мы укладывались спатъ поперек матрацев. Конечно же, не спали почти всю ночь,

болтали, смеялись… Господи, как много мы смеялись тогда…

Время от времени тетя Лиза подходила к дверям столовой и, стараясь

придать голосу строгость (что у нее плохо получалось),говорила:

- А ну-ка, замолчите! Спать, спать- что это такое. Вот я сейчас приду и

отшлепаю!

Мы замолкали минут на пять, а потом все начиналось сначала…

Утром долго, шумно, весело завтракали – никому не хотелось уходить из этого

дома.

А меня еще притягивали магнитом два больших книжных шкафа, в которых я рылась часами, выбирая себе книги. Я перечитала всю их библиотеку, «заведующим» которой считал себя дядя Миша (он и выписывал книги,журналы) - сам большой книгочей. После обеда он обычно усаживался в кресло со своим любимым «Маркушей» - так он называл Марка Твена. Каюсь, одну книгу я зажилила, сил не было вернуть. Это «Легенды и мифы

древней Греции» Куна – я зачитывалась ею… Потом ею зачитывались мои дети.

Она до сих пор хранится в моем доме в Ереване – книга в синей твердой обложке,

на форзаце надпись - «Из книг Балаян». Простите меня, дядя Миша и Марфа!

Собирались мы и у нас, и у Милки, и у Ваника, у Арифа – гораздо реже,

хотя у них была большая квартира (правда, и детей было шестеро – пять мальчиков

и одна девочка. Ариф был вторым сыном в семье). Ариф жил на улице Чапаева,

напротив Рыбного техникума (был такой техникум в Баку, куда обычно поступали

те, кто никуда больше поступить не мог), в ведомственном доме Политехнического

института, где отец Арифа, дядя Исмаил, заведовал какой-то кафедрой.

Тетя Фарида, мама Арифа, встречала нас всегда очень радушно, угощала тем, что было в доме. А вот дядю Исмаила помню смутно: он редко выходил в столовую, где мы собирались, по-моему, мы его раздражали. Дети тонко чувствуют такие вещи, поэтому мы и бывали у Арифа редко, кроме Ваника, жившего по соседству и часто забегавшего к нему.

Однажды мы собрались у Арифа на какой-то праздник, уж и не помню, на

какой. Дяди Исмаила не было дома, поэтому мы чувствовали себя вольготно. Девчонки вместе с сестренкой Арифа накрывали на стол, а я помогала тете Фариде на кухне.

- Послушай, покажи мне, кто Лара, а кто – Мила, я их все время путаю.

Ваник сказал мне, что Ариф влюблен в Лару и собирается жениться на ней,- со смехом попросила тетя Фарида.

Мы встали у двери в столовую, и я незаметно показала ей Ларку.

- Эта?!- удивилась тетя Фарида и, перейдя от волнения на азербайджанский,

добавила:

- Сичана охшуюр! (На мышку похожа!)

Я обиделась за Марфу:

- Ничего подобного! Она очень симпатичная!

И тут добрая и ласковая тетя Фарида сказала такое, чему я тогда не придала никакого значения. Тогда. Через много-много лет (сорок с лишним!) я буду

вспоминать эту фразу:

- Лара-армянка! А мы не хотим, особенно Исмаил, чтобы наш сын женился

на армянке, что, азербайджанок нет?!

Кстати, Ариф был единственным азербайджанцем в нашем классе, в Завокзальном районе их почти не было,это был преимущественно армянский район.

Я поняла, что тетя Фарида не одобрила выбора сына. Но все это говорилось как бы в шутку: мы учились тогда в девятом классе, какая еще женитьба?!

Прошел год. Начались выпускные экзамены. Милка жила прямо напротив

школы, и перед их квартирой на первом этаже был крошечный садик, где мы и

занимались втроем: я, Милка и Ларка. Тетя Лена, Милкина мама, запирала нас в этом садике, не пуская туда никого из приходящих в дом, чтобы мы не отвлекались, но Ариф умудрялся проникать туда – иногда один, иногда с Ваником и Вовкой (они тоже занимались втроем). Не мог он прожить дня, не видя Ларку.

Мы,конечно, посмеивались над Марфой, которая очень спокойно, как само собой разумеющееся принимала такую преданность Арифа, но сама его никак не выделяла среди других мальчиков. Однажды, пытаясь выведать у нее, что же она сама испытывает к нему, мы стали приставать к ней с вопросами. Наша смешливая Ларка сначала отшучивалась, а потом, вдруг посеръезнев, сказала: «Девочки, вот какую записку передал мне Ариф в день последнего звонка». Она полезла в сумочку и достала маленький конвертик, вытащила записку. Вот что в ней было написано(конечно, я передаю ее примерное содержание, но некоторые строчки я хорошо помню):

Марфа!

Вчера я говорил с мамой о тебе. Я сказал, что мечтаю жениться на тебе. Мама

сказала, что они не хотят невестку-армянку, а я ей ответил, что никогда ни на ком другом не женюсь.

Я буду ждать тебя столько, сколько ты захочешь. Моя любовь – до гроба! (слова «до гроба» были дважды подчеркнуты).

Ариф

- А что ты ему ответила? - в один голос спросили мы у Ларки.

- Ничего я не ответила.

- Ну он тебе нравится хоть? Ты-то сама хотела бы выйти за него замуж?-

не отставали мы от нее.

- Ариф хороший, он мне нравится, но я знаю, если бы я даже и согласилась выйти за него, его родители никогда бы с этим не смирились.

А потом, рассмеявшись, Ларка перешла на шутливый тон:

- Девочки, надо экзамены еще сдать!

Экзамены мы сдали благополучно. Наши строгие учителя были непривычно добры и снисходительны, болели за нас и нередко делали вид, что не замечают шпаргалок…

На выпускном балу Ариф танцевал только с Марфой, не сводя с нее грустных глаз…

Потом мы встречались реже, было не до того – начались вступительные экзамены в институты.

Как водится, у каждого из нас появились новые, уже институтские друзья. Иногда мы ходили на какие-то вечера в Политехнический, где учились Ариф и Вовка, пару раз – в Медицинский, куда нас водили Милка с Ларкой. Но среди новых знакомых чувствовали себя неуютно – и постепенно мы опять стали собираться своей школьной компанией, куда иногда наши мальчики, кроме Арифа, приводили каких-то девушек, с которыми у них завязывались романы, но, как правило, эти девочки быстро исчезали. А на каникулы (зимние и летние) приезжал из Одессы Сашка – и на короткое время наша компания была в полном составе.

И опять мы хором пели наши любимые песни. Их было две: одна, широко

известная – «Жил один скрипач, молод и горяч, ласковый, порывистый, как ветер…». Кстати, Ариф умел играть на скрипке (ходил несколько лет в музыкальную школу), что служило предметом насмешек со стороны мальчиков:

- Ну, что ты нам сегодня спиликаешь?

А вот вторую нашу любимую песню я больше нигде не слышала. Начиналась она так:

Если б губы твои не были медовые,

А с ресниц не слетали огоньки бедовые,

Все равно бы любил без конца, без края,

А за что? А за что?- я и сам не знаю.

Вот тогда, после школы, и зародилась эта традиция: первый тост произносил Ариф. Мальчики поворачивались к нему и говорили:

- Ну, давай уже, начинай, Цицерон!

И Ариф говорил:

- Мы собрались по такому-то поводу (повод всегда находился – Новый Год, 7 ноября, 1 Мая, чей-то день рождения), но я хочу выпить сначала за другое- он делал паузу - я хочу выпить за первую любовь!»

А первая любовь, Ларка, сидела тут же, за столом.

Проучившись в Баку два курса, я перевелась в Ереван, в Педагогический институт им. Брюсова. И теперь приезжала домой дважды в год- на зимние и летние

каникулы.

Второго февраля в нашей школе ежегодно был традиционный вечер выпускников. По широкой лестнице мы поднимались на второй этаж, в актовый зал, где нас встречали старевшие год от года учителя, завуч, директор…

Гремел оркестр, мелькали пары, слышались возгласы:

- Привет! А про Юрку Панова (Юра был редактором нашей школьной стенгазеты) слышали? В МГУ на факультет журналистики поступил!

- А слышали, Руслан Тедеев стал чемпионом СССР по самбо!

- А у Сережки Петросова двойня родилась!

И опять, как раньше, Ариф обожающе смотрeл на Лару, танцевал только с ней и что-то говорил, говорил ей…

Как я теперь понимаю, при всей своей смешливости и кажущемся легкомыслии Ларка была довольно-таки скрытной: она не рассказывала ни мне, ни Милке, с которой училась на одном факультете, ни о своих разговорах с Арифом, ни о том, что они встречаются иногда.

Однажды, когда я приехала домой на зимние каникулы(мы все учились уже на 5-м курсе), я спросила у зашедшего за мной Арифа (мы должны были собраться у Милки)

- И долго ты будешь только тосты произносить за свою первую любовь?

Ариф ответил не сразу. Потом сказал:

- Наши не согласны. Я Ларке предлагал: давай поженимся, снимем комнату.

А она мне отвечает:

- А на что мы будем жить? - Понимаешь, я согласен ночами вагоны разгружать, но что-то ее удерживает. Наверное, она просто не любит меня…

- А ты у нее спрашивал об этом?

- Спрашивал. Говорит, что наша семья никогда не примет ее из-за того, что

она – армянка. Но это не так, - не совсем уверенно добавил Ариф – и замолчал.

С годами наши встречи становились все реже и реже. В конце 5-го курса я вышла замуж и уже не могла приезжать в Баку два раза в год, как раньше.

Ларка кончила институт и уехала работать в Пятигорск (там жили какие-то ее родственники), хотя могла найти работу в Баку. В Пятигорске она совершенно неожиданно вышла замуж (неожиданно потому, что мы переписывались, и она ничего мне об этом не сообщила), родила ребенка, который умер через несколько дней, развелась с мужем – и вернулась в Баку.

Об этом мне рассказала мама, когда я приехала к ней погостить летом.

Я помчалась к Ларке. Она похудела, как-то сникла. О ее замужестве и смерти ребенка мы почему-то не говорили. Я спросила об Арифе. Ларка ответила:

- Я его не видела. Не могла никого видеть.

В тот раз я не встретилась с Арифом, он был в командировке (Ариф работал

в каком-то Проектном институте).

Осенью 1969 года я получила от Арифа телеграмму - приглашение на свадьбу. Я тут же позвонила ему:

- Поздравляю!- радостно орала я в трубку,- Наконец-то вы с Ларкой решились!

- А это не Ларка,- услышала я.

- А кто?!

- Приезжай- сама увидишь. Я очень хочу,чтобы ты была на моей свадьбе. Все наши будут.

И я поехала, вернее полетела. Оказалось, что Ариф женится на… своей двоюродной сестре.

Мы знали, что у азербайджанцев это принято, но думали, что так делают в основном в селах, но чтобы наш вполне современный, образованный Ариф, сын то ли профессора, то ли доцента (мы не вникали тогда в такие детали) решился на такое…

Позже он мне рассказал: «Когда Ларка вернулась из Пятигорска, я сказал

матери:

- Это судьба! Я сделаю ей сейчас предложение». А мать мне говорит:

- Тогда сразу похорони меня – и женись! Что мне оставалось? Я ей ответил:

- Ну, тогда сами выберите мне девушку - кого выберете, на той и женюсь, мне все равно.

Поехали мы в Кировабад, на родину матери, остановились у ее брата. Ну,

стали ходить по разным родственникам, смотреть девушек, ни одна мне понравилась. А как-то утром Гюлька, дочь моего дяди, накрывала на стол, я посмотрел на нее – симпатичная девчонка, чего еще искать. Я и сказал матери, что мне Гюля нравится».

Я слушала – и не верила своим ушам…

Гюля оказалась бесцветной блондинкой (по матери она была немкой) с

водянисто-голубыми глазами и равнодушным, холодным лицом. Мы сложились и купили молодоженам немецкий столовый сервиз.

Свадьбу играли в столовой Рыбного техникума, напротив которого был

дом Арифа. Народу было много: родственники, коллеги, соседи, ну и мы - одноклассники.

Ларка была спокойной и даже веселой… Где-то часам к двум ночи свадьба стала закругляться. Мы подошли к Арифу, еше раз его поздравили, тетя Фарида стояла рядом и, как мне показалось, победно посмотрела на Ларку.

Когда мы вышли на улицу, настроение у всех было подавленное. Одна Ларка

шутила и веселилась или делала вид, что веселится. Вовка громко возмущался:

- Не понимаю, как это можно жениться на своей двоюродной сестре?!

Расходиться почему-то не хотелось, и Ларка вроде бы в насмешку предложила:

- А давайте у меня дома продолжим свадьбу Арифа, что-то рано она закончилась! (я думаю, ей просто тяжело было остаться одной). Мы поймали такси и поехали к Ларке. Тетя Лиза и дядя Миша гостили в Дубне у Валерика, брата Ларки, он там работал после окончания МАИ. (Московского Авиационного Института). До утра мы сидели за столом, за которым так не хватало Арифа…

Прошли годы. Я по-прежнему по крайней мере раз в год, уже с детьми, приезжала в Баку к маме. Все наши ребята обзавелись семьями, детьми. У Арифа

их было трое, дети часто болели. Милка ходила к его детишкам как педиатр и возмущалась Гюлей:

- Крольчиха, только и умеет что рожать, а смотреть за детьми не может!

У самой Милки был сын. Ларка тоже вышла замуж за Юру. Он был художником-оформителем в Центральном универмаге. Юра –спокойный, добрый, надежный, был лет на 10 старше Ларки и, судя по всему, очень любил ее.

Ребята собирались уже семьями, не было только меня и Сашки Южанина. Он женился в Одессе, стал штурманом дальнего плавания.

Когда я приезжала, собирала сначала всех у себя, потом собирались еще у кого-нибудь. И опять первым вставал поседевший уже Ариф (он рано поседел) и провозглашал свой тост: «За первую любовь!». Рядом сидела его жена Гюля, напротив – Ларка с мужем.

Я как-то сказала Арифу:

- Послушай, какая первая любовь, ты что? Жена же рядом сидит.

А он мне ответил:

- А Гюлька все знает. И Юра, кстати, тоже, правда Юра? (Юра кивнул). Ну и что? Я и сейчас всем могу сказать: - Моя первая любовь - до гроба! Что ж делать - так сложилось…

Шли годы, мы старели, росли наши дети. Ко мне в Ереван приезжала Милка со своим сыном Димой Ларка тоже приезжала, правда, останавливалась не у меня, а у родственников Юры, которые жили в Арабкире.

И вот 28 февраля 1988 г.- грянул Сумгаит. А потом – Карабах, Кировабад, Баку… Армян убивали,сжигали, изгоняли в лучшем случае. Телефонная связь с Баку еще была.

Я звонила матери, брату, друзьям, торопила всех – уезжайте поскорее!

Звонила Милке, Ларке- телефоны молчат. Господи, что с ними там. Звоню Арифу. Он берет трубку:

Ариф, что у вас там делается. До нас страшные слухи доходят! Что с

с девочкам и? Что с Ларкой? Как ребята- Ваник, Вовка?

После небольшой паузы спокойный голос Арифа:

- Я давно их не видел.

- А Ларку? Она же живет в Арменикенде*, самом опасном районе!

Раздался щелчок - и я до сих пор не знаю, сам ли Ариф положил трубку или

нас разъединили.

Через несколько дней у меня раздается звонок, беру трубку- Ларка:

- Это я!

- Господи, Марфа, где ты. Откуда звонишь?!

- Я в Ереване, у племянницы Юры. Мы еле спаслись. На пароме переправились в Красноводск, а оттуда самолетом – в Ереван.

Через полчаса мы с мужем были у Ларки. И слушали ее страшный рассказ:

- Мы, наивные, долго не верили, что в Баку может повториться Сумгаит. Нас успокаивали: мол, что вы, уж в столице такого не допустят. Но слышим: то тут, то там начали избивать армян, иногда до смерти. Стало страшно.

Я перебиваю ее:

- А Ариф? Он звонил, заходил?

Ларка отвечает:

- До этого иногда заходил ко мне в поликлинику, а как начались эти страшные события – исчез, даже не звонил… Потом стало опасно выходить на улицу. Мы забаррикадировались дома, детей спрятали под кровати, сняли табличку с фамилией «Балаян» с двери (Ларка с семьей жила в квартире отца, тетя Лиза умерла незадолго до этих кровавых дней, а дядя Миша – гораздо раньше). И ты знаешь, кто нас спас? Один, почти незнакомый мне азербайджанец. Я когда-то вылечила от дифтерита его девочек-близняшек, когда в больнице детской работала. Фактически спасла, очень тяжелые были девочки, я дня два дежурила у их постели, короче, спасла детей. Я и забыла об этом. А он, их отец, не забыл.

Я опять ее перебила:

- А как он узнал, где ты живешь?

- А он потом ко мне домой призжал с женой, благодарил за детей – вот и запомнил. Ночью, часа в три, раздается стук в нашу дверь, мы, конечно, не открываем. Потом я буквально подползаю к двери и слышу: - Доктор, доктор, не бойтесь, откройте! Вы меня не помните, я отец двух девочек, которых вы спасли, вспомнили?

Ну, открыли мы ему дверь, а сами стоим, трясемся от страха. И вот этот человек, которого я едва помнила, говорит нам: - Быстренько соберите все необходимое в пару чемоданов: документы, ценные вещи, одежду – и ко мне.

Мы прожили у него целый месяц. Жили тихо, как мышки – ведь за стеной

соседи-азербайджанцы. Если кто-нибудь к ним вечером заходил, тут же прятались под кровати.

И тут моя смешливая Ларка добавляет:

- А один раз вечером пошла я в туалет, только вышла – звонок в дверь. Что

делать? Я растерялась, увидела у двери сундучок какой-то, накрыт ковриком, ну я и села на него. К счастью, лампочка в передней перегорела, было темно. Наш

хозяин открыл дверь - пришла соседка и просидела у них часа полтора. Я не могла встать и пройти мимо столовой в спальню, под кровать… Так и просидела на этом сундучке, ноги затекли, и я начала ими тихонько стучать по сундучку. Соседка ушла, не заметив меня, а сундучок этот оказался старым телевизором, который хозяева просто на время поставили в передней и накрыли ковриком. Ты представляешь, трубка могла лопнуть и от моей тяжести, и от моих постукиваний - что бы тогда было?!

Мы смеялись. но это был нервный смех…

- А потом наш хозяин посадил нас на паром – и вот мы здесь…

Юра сидел отрешенный, подавленный. Дети, испуганные, прижимались к матери.

Мы долго плакали. Ларка говорила, говорила:

- Ты знаешь, какие ужасы мы видели. Разъяренная, ревущая толпа с криком «Смерть армянам!» марширует по улицам, я видела полуобгорелые трупы убитых армян прямо у нас во дворе, около мусорных баков… Какое счастье, что мои мама с папой не дожили до этого…

Я спросила: - А Ариф? Он так и не появился?

- Нет, даже не позвонил!

Ларка с семьей уехала на время в Дубну, где жил ее брат Валерик, а

потом она нашла работу в больнице в маленьком городке Венев Тульской области,

недалеко от Ясной Поляны, где жил Л.Н. Толстой. Пока в Армении работала почта, мы с Ларкой переписывались. Кстати, потом туда же к ней поехала Милка с семьей и устроилась врачом в ту же больницу. Они и жили в одном общежитии, где им дали временное жилье. В первом письме из Венева Ларка писала мне: «Представляешь, где я живу - недалеко Ясная Поляна! Когда-то я так мечтала попасть сюда – вот и попала»… От Милки я тоже получила пару писем.

А потом наша почта перестала работать. Года через три-четыре я написала

девочкам в Венев, но ответа не получила. Где они теперь - не знаю. Где Вовка, Ваник, Сашка? А мне их так не хватает, моих друзей, которые «других не лучше,

но ведь они – мои друзья», как говорится в одном стихотворении (автора не помню… Они часто снятся мне:

Во сне друзья ко мне приходят,

За скромной трапезой сидят,

До хрипоты поют и спорят,

А то, задумавшись, молчат…

Мы наяву уже не соберемся,

В глаза друг другу мы не поглядим,

Открыто, широко не улыбнемся,

Не будем снова вместе, как один.

Мы никогда – страшнее нету слова-

Источники: http://www.proza.ru//07/20/733, http://www.proza.ru/2007/03/02-345